Ангелы по совместительству. Гости самозваные. Глаз - Страница 122

122

Дом Шу'Тимара стоял с открытыми воротами, демонстративно дожидаясь хозяина, все еще числящегося среди живых — траур полагалось объявлять на третий день. Номори вошел (приглашения не требовалось) и осмотрелся. Во дворе собрались члены семьи и немногочисленные (день, на работе все) сочувствующие. Женки рудничных мастеров нестройно охали. Старший сын мастера — молодой стражник, потерянно топтался у ворот (проявлять сочувствие к близким ему не позволяли печати, а в знании традиций парень оказался не силен, в результате, толку от нового главы семейства не было никакого). Мальчик-чародей (тот самый, который "моя-твоя-непонимай") почти без акцента объяснял детям покойного, что им надо проявлять мужество и поддерживать мать. Племянница молча сидела рядом с вдовицей, держа убитую горем женщину за руку. Казалось, это прикосновение — единственное, что не позволяет душе бедняжки отлететь.

Похоже, что больше всего пользы тут от малолетних белых.

Соседи привели во двор мать Лулуши Гарбо — потомственного горняка, единственного из многочисленного семейства, кто задержался на этом свете. Та сунула вдовице в руки стопку погребальных одежд.

— Мой-то детей не оставил, — прошамкала старуха. — Может, и к лучшему это…

Рахель оттолкнула подарок.

— Трех дней не прошло! Никто не видел его мертвым!

— Их никто потом не видит, — покачала головой старуха. — Горы едят людей.

— Подождем, — проговорила сидящая рядом девочка. — Спешка в таких делах неуместна.

Старуха согласно кивнула и устроилась рядом, со своим тряпьем на коленях.

Номори заглянул на кухню — там соседские молодки готовили семейству простой ужин, прошелся по дому — замужняя дочь вдовы с подругами наводила порядок, снимала цветастые занавески и занавешивала зеркала. Во двор старейшина вернулся, чувствуя себя неуместным, как фазан в стае нахохлившихся голубей.

И едва не спотыкнувшись о длинный, набитый землей ящик.

— Это — что? — поинтересовался он у старшего сына (ему показалось проще иметь дело с печатным).

— Мама цветы сажала.

— Убрать бы, ни к чему теперь.

Рядом словно сполох возникла племянница.

— Цветы будут, — твердо сказала она. — И память будет светлой. Он пожертвовал собой, чтобы спасти множество людей, нам следует ценить и уважать его выбор. Господь призывает всех, но не всем удается уйти к нему так достойно.

И взрослый печатный не усомнился в словах ребенка, настолько уверенно и со знанием дела это было сказано.

Номори понял, что не нужен здесь — благодать снизошла на этот дом, господь не оставил детей своих в горести и печали. Даже обидно как-то. Почему он сам не чувствует готовности принимать будущее так спокойно и бестрепетно? Возможно, потому, что знает немного больше? Захотелось немедленно разделить с счастливчиками это бремя (или попросить избавить от него), но Номори сдержался — недостойно старейшины перекладывать проблемы на простых общинников. Лучше сосредоточиться на практической стороне, например, проследить, чтобы смотрители не пытались выгнать семейство из казенного жилья хотя бы до окончания траура. В конце концов, новым работникам приехать попросту неоткуда.

Он присоединился к квартальному старшине, обсуждающему с молодым стражником проблему пайков и очередности. Вдруг и в самом деле придется тризну справлять! Номори подозревал, что у общества через три дня найдутся проблемы поважнее, но не хотел, чтобы одна беда стала причиной другой. Пусть все идет по правилам…

Суета улеглась, люди вспомнили свои роли (как-никак, редкий месяц без похорон), и некая необычность начала резать Номори глаз. Он мог поклясться, что любящая племянница вовсе не огорчена смертью дядюшки, да и ее спутник не выглядел шокированным (а ведь для него все происходящее на шахтах — внове). Нет, девочка вела себя безупречно — с сердечным участием к людям и смирением перед обстоятельствами, но душевной боли старейшина в ней не чувствовал. Чужак же вообще с трудом вспоминал, как именно следует реагировать на происходящее. Он ждал чего-то, так напряженно и отчаянно, что Номори захотелось оглянуться.

Стремление постигать суть мироздания — в крови отмеченных светом. Иногда доходит до смешного… Номори понял, что не сможет есть и спать, если не узнает причину замеченной странности. Может, дети поссорились с покойным? Нет, тогда хотя бы один ощущал чувство вины. Такую пугающую решимость Номори встречал только у опытных пастырей, способных идти к цели, невзирая на обстоятельства. Но где дети и где — Храм, и что в таком случае — цель? И ведь не подойдешь, не спросишь!

Помаявшись между велением натуры и предчувствием неприятностей, Номори решил зайти издалека. Старейшина подошел к вдове, принес соболезнования и уверил в поддержке общины, выслушал традиционные благодарности и мягко попенял мальчику:

— Со вчерашнего для ваше владение са-ориотским серьезно улучшилось, не иначе, свежий горный воздух вам помог. Возможно, вы найдете минутку, чтобы ответить на те вопросы, что мы пытались вам задать?

Маленький волшебник посмотрел на Номори взглядом, начисто лишенным детской невинности, тем паче — почтения к старшим.

— А зачем, — нагло поинтересовался чужеземный шпаненок, — понапрасну волновать таких уважаемых людей? Меньше знаешь — крепче спишь!

Номори не сразу нашелся, что на это ответить.

Вдова бледно улыбнулась:

— Глубокоуважаемому Тай'Келли очень сложно что-то объяснить. Почему бы не забыть о строгих правилах сейчас, — она всхлипнула. — Когда на нас столько навалилось!

122